Супер-байкер подвальчика, Байки писать сюда!

[Candibober]

Мышастик-ушастый
история необычайная... только вот я к Тамариному смайлику присоединяюсь: ты этой историей сказать чего-то хотела, или обсудить чего?

[Аспиринка]

Наверное, кому суждено НЕ погибнуть, значит так и получилось..

[Тала]

А вот и ещё одна история, только на сей раз со смертельным исходом

Нет выхода

- На повара надо учиться, - говорила мамка Наташке. – У кастрюль не пропадешь.
Мамка всегда правду говорила, знала, чего для дочки лучше. Сама всю жизнь на молокозаводе прокормилась, домой таскала пакеты со сливками, сметаной, масло опять же. Привязывала на толстый живот, масло в лифчик пихала. Наташка помнила горячие, потные эти пакеты. Запах матери, как не завязывай, сливкам передавался. Но никто не брезговал – мели, как миленькие, добрели и расцветали – кто чем.
Старшему брату впрок пошло – в армию взяли в десант. Младший с восьми лет уже в колхозе подрабатывал, деньги домой таскал.
Одной Наташке не повезло. Живот наела к 16 годам, только в отличие от братьев, нескладная получилась – кучковатая, на тонких ногах. И прыщи Наташку одолели – исклевали все лицо.
- В папашу удалась, в страшилу этого, алкаша, - жаловалась мать соседкам, проклиная угоревшего мужа.
И Наташке высказать не стеснялась:
- Не горюй, доча. Езжай в город, там на всякую жопу найдется хрен с винтом.


Хрен с винтом нашелся скоро, недельки через две, как Наташка в ПТУ поступила. Куда еще – с одними тройками.
Банальная пьянка в рабочем общежитии. Рядом рынок. На огонек даги забежали с «Агдамом». Эти по одному не ходят - всегда отарой, как овцы. Осели в соседней комнате, где всего две девчонки были, остальные на выходные разъехались.
Наташка уже раскладушку достала из-под кровати, спать собиралась. Ее, как новенькую, посреди комнаты уложили, ночью девки через раскладушку прыгали, иной раз и заваливались.
Не успела, ворвалась пьяная гортанная ватага, потащила соседок на «Агдам», и Наташку прихватили.
Такое вышло волшебное приключение, первый золушкин бал. И волновалась Наташка, как принцесса, радовалась, что не успела смыть ленинградскую тушь, полкило тонального крема и намазать прыщи муравьиным спиртом.
В темноте, в дыму, в угаре Наташке сразу достался кавалер – нежный лезгинский мальчик с сахарными зубами и лаковыми ресницами. Впился в Наташку, больно совал везде жесткие ручонки, слизывал тональный крем, а потом поволок пьяную в соседнюю комнату.
Наташка ничего не успела разобрать. «Агдам» сделал доброе дело, ощущения расплавились, растеклись по сиротской койке. Мокро было, жарко, потому что, отдышавшись прямо на Наташке, лезгин зашел на второй, такой же короткий круг.



Неделю Наташка ждала своего принца, чувствовала – придет. Так и вышло – даги в общагу слетались часто, как на запасной аэродром.
- Привеееет, - сказала она мальчику с лаковыми ресничками.
- Чиво тебе? – осведомился принц и сплюнул сквозь сахарные зубы.
Ему уже сказали кунаки, на кого по пьянке полез, на самую страшную из здешних баб. Тут мальчик чего-то и вспомнил – как член замывал в раковине от крови. Ничего, кроме омерзения у него не вызывала эта вчерашняя целка, и правда страшная, как смертный грех.
- А как тебя зовут?..– сделала Наташка последнюю кокетливую попытку.
- Иди отсюда! Я свой член не на помойке нашел, поняла?
Наташка поняла. И не удивилась совсем. Мать ее хорошо подготовила, внушила, что выпендриваться нечего. Спасибо, что хоть по пьянке любви досталось. Глядишь, еще перепадет.


Перепало совсем другое – задержка, тошнота, рвота в помойное ведро – на практике Наташка поняла, что чурка отметился в ее теле, застрял.
На пятом месяце покаялась матери. Сперва хотела, как многие девчонки, на аборт – но денег не было. Потом водку пыталась в матку залить. Сантехники в рабочей общаге часто с матами выкидыши из канализации выковыривали.
Потом оставалось родить без единого писка, и подушечкой, и в полиэтиленовый пакет.
Не решилась Наташка. Повинилась. Мамка вздохнула и почему-то обрадовалась даже.
- Не плачь, доча. Мужика тебе, похоже, не видать. Зато ребенок будет.
Дочку родила Наташка. Таньку – черненькую, с лаковыми ресничками.
- Ой, доча, лялька-то какая красивая! – всплеснула руками мать. – Да кто ж тебе такую подарил?..
- Какая разница… - говорила повзрослевшая Наташка.

Недолго побыли они на мамкиных харчах. Приехали в общагу, когда Таньке три месяца исполнилось. Наташка знала – у кастрюль не пропадет, и девчонки помогут с дочкой.
Так и вышло.
А потом Наташка увидела своего принца, который из общаги по-прежнему не вылезал. Она уже знала, что зовут его Мамед, что двадцать ему, что в Дагестане невеста есть. Наташка на принца посмотрела мельком и спряталась за дверью. А чего ей – у нее же Танька есть. Но заметила, что чюрка замер, с места не сдвинулся, глядит вослед.
И началась у Наташки странная полоса. Приходил этот самый Мамед каждый день. Терся у комнаты. Иногда и отару с собой приводил. Наташке сквозь строй продираться приходилось.
Наконец, принц решился:
- Покажи ребенка, - робко так сказал. – Парни говорят, что моя. Покажи…
И Наташка показала Танюшку случайному отцу, зеркальное его отражение. Мамед взял девчонку на руки и побежал в свою отару – для экспертизы.
Отара зацокала языками, похвалила и Таньку, и Мамеда, что да, красивая дочка получилась, наша девочка, наша.
Так началась странная семейная жизнь.

В общей сложности прожили они девять лет. Сожительствовали, конечно, какой уж там ЗАГС.
Таньку лезгин полюбил, называл Матлюбой – в честь мамы своей многодетной. Наташка сперва смеялась, потом перестала. Она вообще рот не могла открыть толком – зубы вылетели уже на втором году. Пьяный лезгин Наташку воспитывал – бил по-черному, за малейшее слово, за любой неправильный жест. А потом наваливался на окровавленную, насиловал часами. И молился чужому своему богу, жаловался, что русская баба всю жизнь испортила.
Маячила далеко, на юге, светлая, как гурия невеста, на которой Мамед так и не женился. А все ты, дрянь! Подставилась, джаляб! Если бы не дочь, ах, если бы не дочь!..
Наташка на работу ходила в синяках, пока заведующая детсадом – именно возле детских котлов повариха притерлась по мамкиному завещанию – пока заведующая не пошла в милицию.
«Присмирел» Мамед – лицо больше не трогал, бил по животу, по почкам.

Когда Наташка попала в хирургию с разрывом селезенки, поняла – недолго ей осталось. Тихая потусторонняя радость грела ее, пока врач допытывался – обо что так припечаталась, а может, ударил кто?
«Танюшку мамка прокормит. И братья помогут – я для них шалава, а дите ни в чем не виновато».
Шрам на Наташкином животе заживал долго, но на работу она вышла быстро – кормить Таньку на что-то надо было.
Мамед молчал, дрожал от страха и ненависти. В нем тоже что-то сломалось – понял, что надо решать. Думал, что Матлюбу успеет отдать брату, тот к матери увезет, а то и дальше, в Азербайджан, к родне, там русские не достанут.
«А может, закодироваться?» - и такие мысли мелькали. И от безвыходности, от загнанности в угол он опять напился. Не дома – у брата. Вернулся домой на автопилоте – а в квартире тихо. Понял, что Наташка прочувствовала, девчонку увела, и сама сбежала.
Ярости не было выхода. Залез в шкаф, схватил пару наташкиных платьев, порвал в клочки, шарахнул об пол кастрюлю с супом, схватил столовый нож, воткнул в стену пару раз и вдруг успокоился.
«Убью, - подумал облегченно. – Завтра прямо в садике и зарежу».
И завалился спать.

В три часа ночи Наташка вошла в квартиру. Тихо прошла на кухню – посмотрела на заляпанный пол, увидела в коридоре ошметки платьев. Подошла к Мамеду. Он спал на спине, чуть похрапывая. Трехдневная щетина не портила молодое лицо – ни одного прыщика, теплая смуглота и румянец. Лаковые ресницы, сахарные зубы светят из полуоткрытого рта. Одна рука на груди, вторая свешивается с дивана, и продолжение ее - мирный столовый нож.
Наташка наклонилась, аккуратно освободила нож, потрогала широкое лезвие. Ножи она точила сама – повара за этим делом всегда следят…

Следователи насчитали больше пятидесяти ударов – и колотые, и резаные, и вообще по касательной – промахивалась Наташка, но изрешетила основательно. А умер Мамед, видимо, быстро – Наташке повезло. Наверное, как цыпленка, она начала потрошить его с шеи.
В милицию не звонила, так и заснула рядышком, в крови, прижав лезвие к животу с багровым швом. Спала спокойно – впервые за много лет.
И только утром ответила на звонок заведующей:
- Приезжайте, Людмила Иванна, я Мамеда зарезала.
Она и на суде не плакала, почти не отвечала на вопросы, тупо улыбалась и пожимала плечами.
Никто и не ожидал: за Наташку вступились все, даже дагестанская родня сказала, что слишком Мамед усердствовал, перегибал палку, его предупреждали. И врач, который Наташку оперировал, на суде выступил.
Наташке приписали аффект и дали два года условно. Ну, так, для порядка.
Срок она отбыла у родных кастрюль. Возле них не пропадешь. Растолстела до необъятных размеров, мужичок какой-то обнаружился рядом, Танька в школу ходит – вся в мать, одни трояки.
Ну, вобщем, все, как у людей.
Только недавно решились спросить у нее - как же осмелилась, неужели не страшно было.
- Да, дурак он, Мамедка, - отмахнулась Наташка. – Не засни - меня бы похоронили. Я первая успела.
Она подумала еще немножко и говорит:
- Ты думаешь, я его из-за себя убила? Да пофиг - всех баб мужики бьют. Зато теперь мою Таньку никто Матлюбой не будет называть. Матлюба! Вот ведь козел...

[Тала]

Я вот не верю, что дагестанцы не станут ей мстить за смерть Мамеда. Его родные и её достанут, и Таню забрать могут. Так что она может не расслабляться.

[Львовна]

С такой мамашей Наташке ничего больше и не светило и не светит. Так что она, действительно, может не расслабляться.

[Тала]

Ну хорошо. Мамаша хороша. Но у Наташки всё-таки своя голова на плечах есть. Выросла, может меры-то принять? Нет, наверно. Не может.