Чтиво, что читаем?

[Namaste]

Ilizana
насчет поплакать - тут меня сложно довести. А книгу скачала, спасибо за подсказку.
В принципе, я не люблю электронные книги, мне бумажные, потрепанные, уже читанные больше нравятся. Но когда еще до библиотеки доберусь - не знаю.

[Ilizana]

Namaste
Да и есть ли она в библиотеке то... Прочтешь, скажи как, понравилась ли.

[Тала]

Я прочитала в дороге. Про жизнь. Не плакала. Но и настроение мое книга не улучшила. Большая семья, долгая жизнь, хорошо, что не раскатали в тома а ля "Война и мир". Компактненько так обо всем.

[Ilizana]

А характерец то у старухи сильный был, интересно, много ли таких, с таким то характером и как вы его оцениваете, ее характер ?

[Тала]

Да, я считаю что много таких, с характером. Ну, немало. Меня ее характер не удивил - у самой бабушка была подобного типа

И серии книг "про жизнь" мне больше понравилось читать Аготу Криштоф "Толстую тетрадь".
Толстая тетрадь

[Тала]

я сейчас читаю "Дневник свекрови", читается легко, местами смешно, тема свадьбы детей и отношений с ними и родственниками многим близка.. Кто-ниб читал? Автор Мария Метлицкая
Кроме истории одной семьи в книгу параллельно вплетены (как примеры) истории знакомых. на тему "свекровь-невестка, теща-зять".
"Дневник свекрови" - читать тут

[Ilizana]

нет, не читала. Начала читать "Виновный" Лаизы Баллантайн, похоже не вовремя, не из легкого чтиво

[Тала]

Отрывок из Романа "Молодой Бояркин"
Автор Александр Гордеев

Свадьба Бояркина


Валентина Петровна, к страшному неудовольствию Бояркина, стала приезжать в гости. Однажды она обмолвилась, что уж если Наденька и Николай живут вместе и справили что-то похожее на свадьбу, то не мешало бы приобрести им и колечки.

– У нас нет денег, – буркнул Бояркин.

– А я вам помогу, – пообещала Валентина Петровна.

Николай лишь пожал плечами. В это время, углубленный в свое самообразование, в свои внутренние проблемы, он все изменения внешней жизни замечал как бы боковым зрением. Колечки так колечки! Больше всего его занимала мысль – намного ли отстал он от своих институтских товарищей. Он надеялся, что ненамного.

Еще через несколько дней от Валентины Петровны стало известно, что эти колечки, на которые он уже согласился, но на которые не имеет денег, могут стоить и подешевле, если подать заявление в загс. На первый раз она ограничилась одним намеком, но потом стала говорить об этом каждый день. Это привело к тому, что Николай, как будто бы и не особенно прислушивающийся к Валентине Петровне, вдруг почувствовал еще одну задолженность: почему это он мучает ее – не расписавшись, живет с ее дочерью. Он написал заявление в загс и по совету Валентины Петровны сообщил об этом родителям. Для Валентины Петровны это было важной победой, а для Бояркина лишь незначительной уступкой, потому что он не видел принципиальной разницы между официальной женитьбой и неофициальной – для него и неофициальная была вполне действительной. Но если уж этой регистрации придается такое значение, то ее можно и перетерпеть. Через полторы недели от родителей пришли поздравления, деньги и обещание приехать. Получив солидную сумму, Николай даже удивился – неужели все настолько важно? Ну, что ж, свадьба так свадьба. Наденька, правда, так и не менялась под его влиянием. Да и в себе самом Бояркин не чувствовал ожидаемой перемены. Его понятие о женской красоте, вопреки его ожиданиям, почему-то не конкретизировалось по Наденькиному типу – Наденька вовсе не становилась для него все более и более красивой и привлекательной. Как и раньше, ему нравилось наблюдать за девушками, которые даже близко не подходили к ее типу. "Но может быть, сама по себе свадьба как-то изменит это..." – надеялся он. Другой надежды у него уже не оставалось.

* * *

До поры до времени Валентине Петровне было достаточно от Бояркина и равнодушия к надвигающимся событиям, но когда все мероприятие, называемое свадьбой, приобрело силу неостановимого потока, тогда она и Бояркина подтолкнула туда, чтобы, ощутив себя кузнецом собственного счастья, он не имел потом претензий. Накануне регистрации она пожаловалась Николаю, что водки куплено мало, и хорошо бы жениху позаботиться хоть об этом. Она так и сказала: "хотя бы об этом", – уже явно не одобряя его пассивности.

Свадьбу назначили на выходной, и на работе не пришлось отпрашиваться и сообщать о таком событии. Последняя вахта была ночной. Утром с работы Николай поехал прямо к Никите Артемьевичу: кто-то из своих, мать или отец, должны были приехать туда. Кроме того, Николай нуждался в дядиной помощи: накануне, обойдя несколько магазинов, он так и не нашел ни бутылки водки, а регистрация ожидалась после обеда.

В автобусах, идущих со стороны нефтекомбината, было свободно, а встречные автобусы были переполнены. Люди, едущие в утреннюю смену, легко отличались от возвращающихся из ночной. Одни были свежими, бодрыми, выбритыми и проодеколоненными, другие – со щетиной, с набрякшими от бессонной ночи глазами. Но и у тех и у других впереди было обычное, повседневное, а у Бояркина сегодня ожидалось особенное, что надо было спокойно перетерпеть, несмотря на ватную усталость в голове. Николай ехал, удобно устроившись на сиденье и наблюдая за привычным течением жизни вокруг, всеми силами пытался, как можно больше активизироваться. Это трудно удавалось, тем более что до дяди пришлось ехать долго, на двух автобусах, а на промежуточной остановке постоять в облаке бензинного дыма.

Дверь ему открыла радостная Олюшка. Она только что встала и умылась: кожа, промытая мылом, блестела чистотой, а колечки волос у висков, обычно соломенного цвета, были темными и тонкими от влаги.

– А у нас гости, а у нас гости, – защебетала она, растопырив руки и делая вид, что не пропустит его. Николай погладил ее по голове и легонько отстранил за плечи. В комнате на диване, в очках на носу и с фотоальбомом на коленях, сидела бабушка Степанида, или Артюшиха, как называли ее в Елкино. Бояркин не видел ее с тех пор, как уехал из дома после школы. Когда он демобилизовался, бабушка жила уже у Георгия на Байкале. Потом ей там в своем отдельном домике что-то не понравилось, и она как бы в гости, но с видом на жительство, ездила и к Людмиле в Саратов, и к Лидии в Тулу, и даже к Олегу на Лену. Но перекочевала потом на станцию Мазурантово к дочери Полине. В Мазурантово когда-то жил брат Степаниды – Андрей, но, похоронив мать Лукерью Илларионовну, он подался в областной центр к жизни более легкой, чем в леспромхозе. А Полина очутилась в Мазурантово лишь потому, что ее Василий перевернулся на грузовике с полным кузовом водки и отбывал там "химию" за причиненный материальный ущерб. Но и у Полины Степанида прожила недолго. Заговорила вдруг о доме престарелых. Узнала об этом Мария, пригнала машину, с шумом, с руганью заставила мужиков сгрузить вещи и увезла мать к себе в Ковыльное. Теперь Степанида там и жила, у родителей Николая.

Бабушка, по своему обыкновению, встретила внука сдержанно, не выплескивая сразу всей радости, и Николай уже знал, что радость эта долго потом будет проступать в каждом ее слове и жесте.

– Ну, а невесту чего не кажешь? – сразу спросила она, не тратя слов на то, как изменился, как возмужал внук. Она видела его на карточках, которые обычно разглядывала подолгу, и это ей хоть как-то заменяло встречи.

– Дома невеста, – сказал Николай. – А мама не приехала?

– Как же, усидит она! Приехала! И меня вот притащила. Ушли они с Никитой волосы плоить в эту в полит... в поликт... в поликтмахтерску...

Бабушка засмеялась над тем, как не вышло у нее нужное слово.

– Ну, а ты что же отстала? – спросил Николай.

– Волосья-то плоить? Ох-хо-о, – захохотала она, откинувшись на спинку дивана, обессилено уронив руку с очками и сотрясаясь всем телом. – Вот брава бы я наплоенная-то была! Ох, ох... Люди-то бы сказали: посмотрите-ка, что старая сучка-то делает! Ох, ох... Ну, ты Колька, вечно что-нибудь выскажешь...

Она едва успокоилась, вытерла платочком глаза. Николай наблюдал за ней, чувствуя какое-то отмягчение в груди.

– Ну, и как, в Ковыльном-то тебе нравится? – спросил он.

– Нет, Колька, не ндравится, – ответила она грустно, сразу посерьезнев. – Одна какая-то степь... А пылища-то, пылища-то! Да уж ладно, доживу теперь и там. Мне ить недолго осталось. Умру я скоро, Колька... – она посмотрела в большое окно, свободно вздохнула и повторила. – Совсем немного осталось, с полгода, может...

– Не надо, баба, не умирай, – сказала Олюшка, пристраиваясь к ней сбоку под руку, как под крыло, но, почему-то опасаясь плотно приникнуть. – Оставайся лучше у нас жить.

– Ой, ну что ты тут говоришь! – рассерженно сказал Николай. – У меня сегодня такой день, а ты! Давай-ка, смени пластинку. Генка, ты мне отцову бритву найди.

Генка, сидевший на стуле рядом с диваном, отдал бабушке пакет с фотографиями и пошел в спальню.

Когда Николай побрился, вернулись дядя и мать.

– Ого-го, женишок-то уже тут! – с усмешкой воскликнул Никита Артемьевич так, что Николай понял: он уже обрисовал событие по-своему.

Мать была красивой, торжественной и очень помолодевшей, потому что, скрывая седину, подкрасила волосы в свой естественный цвет, чего, кажется, не делала еще ни разу.

– Ты опять усы отпустил, – упрекнула она сына. – Ведь не идет же тебе.

– Да я и сам вижу. Надо бы сбрить...

– Так и сбрей сейчас. Тебя сегодня фотографировать будут. Свадьба же...

– Да ладно... Некогда сейчас.

– Вот так дает! – сказала бабушка, всплеснув руками. – Так ить это же свадьба!

Опасаясь возможного, но уже лишнего теперь обсуждения, Николай сказал про водку.

– А что же ты раньше-то думал, – недовольно пробурчал Никита Артемьевич.

– А, да что там раньше, – махнув рукой, неопределенно ответил Николай. – Кто же мог знать...

– Ну ладно, давайте-ка, женщины, собирайтесь, – подумав, сказал Никита Артемьевич. – Сейчас сразу отвезу вас на место, а потом будем водку искать.

– Поехали, поехали, – оживилась Степанида, поднимаясь с мягкого дивана и с трудом делая первые шаги затекшими ногами, – поглядим, что за невесту да сватью ты нам добыл.

* * *

У Парфутиных никого еще не было. Не было и самой Валентины Петровны, которая с самого утра бегала по магазинам. Мария и Степанида познакомились со смущенной Наденькой и с Ниной Афанасьевной, завели какой-то разговор. Никита Артемьевич с Николаем поехали на поиски водки.

– Не верю я ничему на свете, – сказал вдруг дядя, выруливая со двора на улицу, – сильно много грязи во всем. Помнишь ту, которую я на дачу возил? Уже три раза ловила меня как бы случайно. На работу приходила. Замуж просится. Понравилось ей в машине на дачу кататься да ходить там в Аннушкиных тапочках. Ох, надоели они мне все.

Пришлось объезжать множество магазинов, и Никита Артемьевич вошел в азарт. Оказывается, дядя умел ловко, несколькими фразами, подобрать ключик к любой продавщице, а потом каждый раз описывал ситуацию: свадьба, женится любимый племянник, вот он сам – новобрачный, очень хороший парень, надо выручить. Пожилые продавщицы смотрели на Николая с любопытством, молодые с насмешкой. Бояркину же приходилось на все улыбаться, хотя в третьем магазине его чуть не стошнило от собственной улыбки.

Водку они добыли и привезли к Валентине Петровне за час до регистрации. В квартире кроме хозяйки и родных жениха были Раиса Петровна, Тамара Петровна с четырьмя сыновьями, пузатенькая Клава с лысым мужем, еще несколько незнакомых, нарядно одетых гостей. Все они поприветствовали Бояркина с шумом, как старого друга или героя.

В толчее жениха вместе с его стекольно-звонкими сумками протолкнули к невесте, стоящей как белое изваяние. В длинном платье и на высоких каблуках Наденька показалась незнакомой. Всеобщее внимание ее доконало – на белом от волнения лице застыло такое неясное выражение, словно у нее замерзли все зубы. Она очень боялась – полтора месяца знакомства и совместной жизни ни ей, ни ее матери не казались сегодня твердой гарантией от внезапного исчезновения жениха. Валентине Петровне хоть придавали уверенность оставленные заложники – бабушка и мать жениха, но до Наденьки это спасительное умозаключение не доходило.

Вся широколистная оранжерея большой комнаты, сидящая в горшках и кастрюлях, была сегодня поднята на пианино, сервант и книжный шкаф. И под этой мощной сенью горбатился один большой стол, построенный из отдельных маленьких, разной высоты столов, весь покрытый тарелками, бутылками, рюмками. "Ого-го, – пронеслось в голове Бояркина, увидевшего этот стол, – да тут все серьезно". Больше всего ему хотелось присесть или еще лучше поспать, как бывало после ночной смены. Да и пообедать бы уже...

Валентина Петровна выхватила у него, наконец, сумки и заторопила. Его дядя ей понравился. Ей показалось, что и сам он взглянул на нее заинтересованно. Сразу же за его спиной она осмотрела свое лицо в макияже, улыбнулась, оскалив чернеющие зубы, и осталась довольна яркостью алых, пламенных губ, считая это самым главным.

Через десять минут почти вся толпа двинулась вниз – садиться в подкатившие такси. Потом Бояркин никак не мог четко уяснить свою роль в катании на машинах, в фотографировании... Не понимал, почему именно он центр внимания, отчего ему задают вопросы и подсказывают каждый шаг. Он чувствовал вину и перед Наденькой за то, что никто не посчитался с придуманным ими планом, за то, что пришлось подчиниться Валентине Петровне и Раисе Петровне, особенно активно всем распоряжающейся.

В загсе перед торжественной женщиной с красной лентой через плечо Бояркин стоял растерянный. Он пытался переживать то, что, по его мнению, было положено переживать в таком случае, но никакого высокого волнения не находилось. После церемонии бракосочетания в загсе начались какие-то нелепые свадебные ритуалы, которых он не знал, и знать не хотел, и которые казались ему сплошным издевательством. Комсомольская свадьба Мучагина была единственной свадьбой, в которой ему приходилось участвовать, но там все было просто.

Поначалу Никита Артемьевич взялся выполнять обязанности шафера, но, разозленный не в меру активными сестрами, быстро отмахнулся от своей почетной роли. Тогда все свалилось на того, кому отмахнуться никак было нельзя – на самого жениха. То и дело Николай должен был что-либо выкупать: то лестницу, по которой вместе с невестой поднимались в квартиру, то стулья себе и Наденьке, то право подвинуться, то право пройти.

Сразу же по возвращении из загса, когда все устроились за столом, Раиса Петровна развернула какой-то длинный свиток и прочла.

– Любимой племяннице и ее избраннику в спутники жизни...

Это было подробное изложение правил семейной жизни, созданное Раисой Петровной в последнюю ночь по воспоминаниям совместной жизни с мужем-алкоголиком, скончавшимся три года назад от рака желудка, и на основе опыта с захаживающим в гости майором бронетанковых войск. По сути, это было краткое изложение ее жизни, с акцентированием на некоторых, как ей казалось, поучительных моментах. При чтении Раиса Петровна впала в лирическое волнение. Еще с утра она немного пригубила, и теперь считала себя причастной к счастью молодых. Разве не она воспитывала любимую племянницу, когда та училась в девятом и десятом, стуча по ее голове костяшками пальцев или, держа руки, пока мать нахлестывала по щекам? Что ж, воспитание пошло на пользу – Наденька давно была уже ласковой и послушной, что для жены наипервейшее качество.

Бояркин, слышавший уже во всех подробностях об этом воспитании и на собственной шкуре испытавший упрямство, которым оно обернулось, едва сдерживался, чтобы не захохотать над дутой тетушкиной значимостью и грамотой.

Потом на краткое время, видимо, для какого-то символического благословения была вместе с креслом вынесена Нина Афанасьевна, подвязанная белым платочком. С утра она видела тени, мелькающие в щели под дверью, потом успела поговорить с дочерью Тамарой и пожаловаться на немощь Степаниде. Потом все ушли, а в ее комнату внесли цветок с сочными листьями, которые она, не удержавшись, долго ощупывала с радостью и удивлением.

Внесенная старуха была опрятно одета, и Валентина Петровна с гордостью несколько минут простояла за спинкой ее кресла. Но в этой комнате, где она не была уже целый год, Нина Афанасьевна со своей дряблой синеватой кожей показалась какой-то неуместной, и многим стало неловко за свое здоровье и веселость. Застолье несколько притихло. Старуха, обведя взглядом всех гостей, подняла глаза на шкафы.

– Глядите-ка, – вдруг искренне удивилась она, – цветок-то распустился... Вай, вай, ну прямо граммофон...

Все засмеялись. Валентина Петровна тоже засмеялась и позаботилась, чтобы мать отнесли назад.

За столом щедро лилась и булькала водка. Много шумели и заставляли молодых целоваться, оценивая поцелуи по десятибалльной шкале. Предварительная тренировочная свадьба не научила молодых переносить это спокойно, и они на каждого крикнувшего "горько" смотрели как на врага. Николай был благодарен своим родным за то, что хоть они-то молчали.

А родные жениха, сидевшие все вместе, на шестом часу застолья понимали уже многое. Мария давно мечтала о свадьбе сына, хотя и не ожидала ее так быстро.

Вначале невиданная ранее городская свадьба с "Волгами", с красивой церемонией, с музыкой, да и собственное желание счастья для сына – все убеждало Марию, что предсказания брата преувеличены, что хмурость Николая лишь от усталости, но теперь и сама видела, что хмуриться тут было от чего. Но тогда в чем же дело? Что его держит?

Никита Артемьевич откровенно скучал. Не выпив сегодня и рюмки, он то и дело поднимался с места и смотрел в окно, проверяя, на месте ли его машина.

Спокойнее всех была семидесятилетняя Степанида с редкими седыми волосами, зачесанными к маленькой вьюшке на затылке. Она смотрела по-старушечьи наблюдательно и цепко, словно собиралась вынести оценку всему происходящему, но с этой оценкой не спешила, ожидая довода поубедительней.

За столом было уже много пьяных – застолье как будто подходило к концу.

– Давай-ка, брат, споем, что ли, – предложила Мария, наклонившись к Никите Артемьевичу.

– Запевай, – обрадовано поддержал тот, вспомнив вдруг о том, что его сестра певунья.

С минуту они сосредоточивались, пытаясь найти в шуме хоть какой-то промежуток. Не дождавшись, Мария вздохнула и чисто, сразу высоко затянула:

– Что-о сто-ишь, ка-ачаясь, то-онкая рябина...

Мария обычно говорила тихо и просто, но в песне ее голос звучал с таким внутренним натяжением и силой, что, казалось, раздвигал само пространство. Никита Артемьевич, заволновавшись, прослушал полкуплета и подхватил. Петь он любил, и странно, что сегодня не ему первому пришла эта мысль.

Степанида заулыбалась, скрывая гордость и радость за своих детей, повернулась к сидящей около нее Тамаре Петровне.

– Моя песня, – сказала она.

Тамара Петровна, тоже подстраиваясь под песню, с улыбкой кивнула.

В детстве Бояркин стыдился материного пения. Она пела часто, делая что-нибудь в доме, но потом шла доить корову и так же громко пела во дворе. Стыдился, наверное, потому, что никто больше в Елкино не пел просто так, – казалось бы, с ничего. Переживал, что ее могут осуждать соседи, и уж совсем не понимал Гриню Коренева, который специально приходил на лавочку послушать. Николай даже теперь еще не мог поверить, что Грине нравились тогда эти тягучие песни, потому что сам-то он "дошел" до них лишь на службе, когда вспоминал дом. Слова песен Николай знал с детства и мог бы сейчас подтянуть, но побоялся сфальшивить, потому что он не жил той жизнью, в которой так естественно пелись эти песни.

Было пропето два куплета, и певцы уже окончательно "вошли" в песню, в чувство, заключающееся в ней, когда на порог с бутылками вступила Валентина Петровна. Настроение ее давно было испорчено: Никита Артемьевич не обращал на нее внимания и вообще был как бирюк. "Хоть напиться на дочериной свадьбе", – подумала она, поняв, что надеяться на него нельзя, и теперь с успехом выполняла эту программу. Уже шатко держась на ногах, она чувствовала себя горько несчастной, но хотела веселиться, и то, что гости запели, сильно ее развеселило. Хозяйка притопнула, начала криво приплясывать какому-то своему ритму и вдруг визгливо выкрикнула:



Эх, юбка моя,

Юбка тесная,

Сорок раз дала -

И не треснула!



Кажется, она не понимала того, что вылепила. Песня была широкая и сильная, но эта частушка словно удавкой перехватила ее.

Мария растерянно замолчала. Тамара Петровна прикрыла рукой глаза от гостей и убежала в комнату матери. Никита Артемьевич, ядовито усмехаясь, посматривал на племянника. После частушки замолчали даже те, кто песню не слушал. Пауза продолжалась уже с полминуты, и тут, услышав звуки, казалось бы, совершенно неуместные в этой ситуации, все с удивлением пооборачивались к Степаниде. Степанида сидела вроде бы спокойно, прищуренными глазами наблюдая за всеобщей заминкой, но где-то в глубине ее зарождался тихий, неудержимый смех, который все больше и больше сотрясал все ее тело. Степанида, вспомнив свои утренние сборы, подумала теперь: "Вот и поглядели сватью", – и уже не могла удержаться. Она увидела свадьбу как бы со стороны, так, словно о свадьбе, на которой сватья набралась до того, что запела матерные частушки, ей рассказали дома.

– Ой, девки, что творится-то, что творится-то! – еле выговаривала она, опрокидывая голову назад, уронив от бессилья руки, и сотрясаясь от хохота, – ой, что творится, деется-то!

Хохотала она долго, никого не стесняясь, не стесняясь и того, что остальные молчали. Мария и Никита, понимая, что смеется она не столько над свадьбой, сколько над собой и над ними, опустили головы. Наконец, Степанида стала затихать, охая в полном изнеможении, вынула из рукава кофты маленький платочек и вытерла глаза. Но и после смеха, не обращая внимания на то, что все молчали и с недоумением пялились на нее, Степанида не чувствовала неловкости. Спрятав платочек и все еще улыбаясь, она посмотрела по сторонам, отчего все направленные на нее взгляды разом упали. Постепенно гости разговорились, но Степанида на всю свадьбу посматривала уже с усмешкой, которой приобрела над застольем какую-то невидимую власть, так что многие гости посматривали на нее с робостью.

Минут через десять, когда о неприятности забыли, с Николая вновь потребовали выкуп. Кто-то из сыновей Тамары Петровны пролез под столом, стащил с ноги невесты туфлю и доставил ее Раисе Петровне.

– Выкупай, выкупай, – требовала Раиса Петровна.

Бояркин с раздражением начал шарить по карманам.

– Поторопись, поторопись, – деловито кричала Раиска, приплясывая. – Сейчас невеста плясать пойдет. Надо посмотреть, не хромая ли она. Выкупай, выкупай, выкупай...

– Не буду. Отказываюсь, – вдруг вполне спокойно сказал Бояркин.

– Почему? – спросила Раиса Петровна, переставая прыгать.

– Не желаю...

– Да ты что! Как же она будет танцевать-то? Как хромая? На одном каблуке? Выкупай, говорят!

Бояркин достал из-под стола и поставил между тарелок вторую Наденькину туфлю.

– Можете взять и эту, – предложил он. – Теперь ноги равные. Наденька, станцуй тетенькам... Давай, давай, выходи.

Невеста, ничего не понимая, вышла из-за стола.

– Ну, нельзя же так, – удивленно прошептала Валентина Петровна, глядя на короткие пальцы дочери, выглядывающие из-под длинного белого подола. – Ты чего это издеваешься?! – закричала она на жениха.

– Ну, вот что! – поднимаясь, твердо проговорил Бояркин. – Да выключите вы эту музыку! Я вынужден сделать заявление. – Он постоял еще, дожидаясь тишины. – Делаю заявление. Прошу прекратить этот балаган. Мы с Наденькой устали от ваших дурацких шуток. Выкупать мне больше нечем, вот (Николай попытался вывернуть карманы брюк, но они оказались пришитыми). Если надо пить, пейте на здоровье, но оставьте нас в покое.

Раиса Петровна захватала воздух ртом. Потом забегала около стола, даже не замечая, что по пути расталкивает стулья с пьяными гостями, и разразилась причитаниями, в которых пространно излагалось то, как сильно она любила племянницу и какого большого счастья ей желала, но теперь уже не любит и не желает, и терпеть не может и ее, и жениха, и одну сестру, и вторую, и соседку Клаву с ее лысым козлом, и пятиэтажный дом, где ни в одной квартире не будет теперь ни одной ее ноги... Свое длинное предложение Раиса закончила уже в коридоре, натягивая пальто. Валентина Петровна попыталась ее удержать, и схлопотала по-мужски основательную пощечину. Она вознамерилась дать сдачи, но растрепанная сестра уже выскочила на лестничную площадку и завыла там на все пять этажей; все должны были знать, что у Парфутиных свадьба!

Валентина Петровна ринулась в комнату и увидела, что жених с невестой плачут, упав головами на стол. Тогда отчего-то завыла и она.

Никита Артемьевич поспешил увезти мать и сестру.

Новобрачные ночевали на полу в комнате Нины Афанасьевны. Старуху опоили лимонадом, и Бояркин слышал, как Наденька несколько раз вставала подать ей "утку".

* * *

С утра свадьба должна была продолжаться, но, пока все спали, молодые уехали к себе на квартиру. Николаю из-за вчерашних событий и своих слез было стыдно видеть родных. Один день он решил отсидеться и успокоиться. До самого вечера они с Наденькой смотрели телевизор, перебирали фотографии. Николай рассказывал о службе, о прочитанных книгах, об институте, но больше всего о самообразовании, которое теперь должно было стать еще интенсивней и, может быть, как-то повлиять и на Наденьку. Какой бы ни была эта свадьбы, но все-таки она показалась им переломным моментом – теперь они должны были крепче держаться друг за друга; им даже казалось, что вчерашний позор отколол их в какой-то степени и от того и от другого берега. Пожалуй, это был самый доверительный день их жизни. С разговорами они до полпервого не легли спать, а в полвторого были разбужены резким стуком по стеклу. Надернув трико, не проснувшийся толком, Николай хотел выйти в сенцы и спросить, кто стучит, но только откинул он крючок, как ручку тут же выдернуло из руки, и в комнату влетела Валентина Петровна. Бояркин отшатнулся, не узнавая ее. Вытаращив глаза, он так и остался у колоды. Теща в длинном халате, к которому пучками были нашиты пивные продырявленные пробки, пробежала к дивану, где лежала Наденька и сдернула одеяло.

– Ты... – заорала она, щедро сыпя матами. – Ты, почему убежала со свадьбы? ...ты, такая! Для кого я старалась?

Наденька в одной рубашке села на диване, прикрывшись подушкой. Она как будто ничему не удивилась и продолжала спать сидя. Николай подошел и встал рядом, ничего еще не понимая. Валентина Петровна все распалялась. Их квартирку она назвала "домом терпимости", а Наденьку "проституткой", но это были самые слабые ее выражения. Окончательно взбесившись от собственной ругани, она замахнулась на Наденьку, и Николай машинально, испуганно и от этого намертво перехватил ее руку.

– Кажется, я вас сейчас выкину отсюда, – сказал он.

– Паршивец, тварь неблагодарная! – рявкнула теща и, подпрыгнув, вцепилась ему в волосы свободной рукой.

Бояркин, перекосясь от боли, с клоком собственных волос оторвал ее руку и почувствовал непреодолимое, прямо-таки биологическое желание ударить. Казалось, сами мышцы в руке заныли, ожидая сладкого стремительного действия. Переборов этот соблазн, Николай, не чувствуя своей силы и удивляясь невесомости Валентины Петровны, мгновенно вышвырнул ее за дверь. В ту секунду, когда теща была уже в воздухе по пути из комнаты в сени, Бояркин испугался, что она ударится головой, но теща даже не упала... В темноте ее поймали какие-то невидимые руки. Николай уставился в темноту. Он ожидал увидеть кого-нибудь метрах в двух от себя, но вдруг перед самыми его глазами за край двери ухватились пальцы в кольцах. Николай потянул ручку, и в проеме появилось красное от натуги лицо другой сестры – Раисы Петровны. Бояркин медленно тянул дверь, и ему некогда было удивляться – он бы не удивился, если бы увидел там еще десять разных лиц. Раису Петровну Бояркин мог легко перетянуть, но она вдруг вставила голову в оставшуюся щель. Чтобы не раздавить ей голову и не сломать пальцы, Бояркин схватил ее прямо за лицо и хотел оттолкнуть. Раиса Петровна попыталась укусить ладонь, но ладони было только щекотно, и Бояркину, несмотря на всю фантастичность ситуации, стало вдруг смешно.

– Коля, Коля, – загнусавила Раиса Петровна со сплющенным носом, – мы же по-хорошему, мы вежливо, мы в гости...

И Бояркин вдруг отступил – он не мог понять, почему это сделал, он был просто огорошен бесподобной метаморфозой Раисы Петровны. Обе сестры (грузная Раиса тоже была в халате с пивными пробками) с ревом и воем ворвались в комнату.

Николай сел рядом с Наденькой. Он никогда не видел людей в такой степени возбуждения и поначалу смотрел на происходящее неосмысленно, как на какую-то чужую реальность, в которой по непонятным законам было естественно появляться откуда-то среди ночи, причем поздней осенью в легких халатах с пивными пробками на них, орать, махать кулаками, прыгать и лить слезы без видимой причины. Главная мысль всего их последующего получасового представления заключалась в том, что испорченная свадьба не может быть действительной. Недействительной была совместная жизнь молодых, недействительна их квартира. Надо было сегодня продолжать гулять, а не сбегать. А если сбежали, то все это аннулируется.

– Ну, так и гуляйте сами, кто вам не дает, – вставил Николай.

– А вот мы и гуляем! – взвизгнула теща. – Вот сейчас спляшем перед вами, барами. От-та-та... от-та... Райка, давай-ка спляшем.

Валентина Петровна стала приплясывать. Это выглядело настолько глупо, что казалось: теща вот-вот одумается и убежит от стыда, но ее вдруг поддержала и Раиса Петровна – они заплясали обе, остервеняясь все больше и больше. Бояркин смотрел на них даже с каким-то любопытством. Они плясали долго. Шло время, на улице стояла тишина, но это их не касалось. Они без устали топали, звенели своими пробками, кричали и прыгали, прыгали... Они почему-то не выдыхались, а даже, наоборот, только входили в азарт. Валентина Петровна начала пристукивать комнатной антенной по верху телевизора, потом колотить по-настоящему. Металлические стерженьки сломались, она порезала руку и стала размазывать кровь по обоям. Увидела на окне Наденькины сережки и сгребла в карман.

– Мой подарок! Свадьбы не было. Надька, пойдем домой! Он недостоин тебя... Сейчас все увезем...

Она спихнула их с дивана, содрала простынь и начала в узел собирать одеяло и подушки, оставляя везде красные пятна. Раиса Петровна усердно помогала сестре.

– Мои обои! – вопила она, уже кромсая стены крест-накрест тупым кухонным ножом.

Наденька сидела на полу рядом с раздетым диваном. Она смотрела, не моргая и не вздрагивая ни на стук, ни на крик.

Погром затягивался, и Николай медленно приходил в себя. Сначала он обнаружил, что ни телевизор, еще не оплаченный полностью, ни обои, которые клеили очень старательно, не было жаль. Появилась даже маленькая надежда: не вернется ли и вправду вся его жизнь в прежнее русло. Он вдруг поймал себя на желании оказаться побежденным. По доброй воле сдаться он им не мог, но если бы эти шаманки действительно его победили, то он бы, пожалуй, не возражал.

– А хорош-шо вы работаете, – сказал он, – дружная бригада. Молодцы, ударницы! Может вам помочь?

Увидев издевательскую улыбку, сестры молча бросились на него.

– Не бей, не трогай их! – крикнула Наденька, хотя Николаю вдруг, напротив, стало даже весело.

Защищаясь, он толкнул Раису в ее ватную грудь, и она, наступив на подол своего балахона, бухнулась задом так, что вздрогнули половицы, звякнули стаканы. Нож из ее руки выпал, и Бояркин запнул его под диван. Падая, Раиска уронила и Валентину Петровну... Потом они долго пытались подняться, но Бояркин сталкивал их одну на другую. Падая и поднимаясь, сестры постепенно сместились в сторону двери и, воя от злости, на четвереньках выползли в сени. Николай набросил крючок. Сестры уже устало поматерились еще в сенцах, несколько раз пнули и ударили кулаками в обитую войлоком дверь и вышли во двор. Бояркин затаился, опасаясь, что в окно может прилететь полено, но сестры, видимо, утомились и ушли, стукнув калиткой.

Николай расслабленно опустился на диван. Было тихо. Голова болела от нервного напряжения. Наденьку начало трясти от холода (дверь во все время визита родственников оставалась открытой) или еще не известно от чего. Бояркин напоил ее водой и завернул в одеяло. В комнате был кавардак, но все можно было прибрать, антенну купить новую, обои подклеить, Все остальное оставалось неизменным.

Наденька лежала, изредка всхлипывая. Николай вспомнил о своем желании во время визита гостей, чтобы они забрали ее с собой, и зло выругался. "Да как я могу! – подумал он. – Разве ей можно с ними!" Он заставил себя встать и начать мести комнату. Около дивана подобрал несколько пучков пивных пробок и выбросил в коробку с мусором. Подумав, один пучок повесил на гвоздь как своеобразный свадебный сувенир.

Появиться у дяди Бояркин не осмелился и на другой день. Потом была работа, и, заехав к нему лишь на третьи сутки, он не застал там ни матери, ни бабушки. Олюшка рассказала, что они уехали утром, так и не дождавшись его. Не желая встречаться с разозленным дядей, Николай побыстрее ушел.

[Тала]

А вот еще кусочек забавный оттуда же.

– Мы как-то с Васькой Краснопером чистили кошару в Усолке, – стал рассказывать он. – Не женаты еще были. Конь у нас был Савраска, худой, как гребенка. А Васька-то здорово тогда пил. Вот и наповадился каждый вечер с кошары на Савраске в Обрезово за водкой бегать. Всю, как говорится, задницу без седла-то ссадил. Да хоть бы пил спокойно, а то выпьет бутылку (тогда дешево было), да потом до полночи куражится. Я думаю: ну ладно, погоди. На воскресенье домой поехали. Переночевали, харчей прихватили – и назад. А я незаметно взял да на телеге гармошку спрятал. Приехали к обеду. До вечера поработали. Он почему-то в этот раз за водкой не поехал. Да, главное, и с собой не взял. А я думаю – да куда ты денешься – все равно напьешься. Точно! На второй вечер выпил и опять с разговорами. Я терплю. Смотрю: вроде уж засыпать начал, захрапел. Я подождал, когда он уснул хорошенько, вытащили гармошку, да как "подгорную" врезал!" Он аж вскочил. Я думаю: "Ага, ну как тебе, приятно?" А он постоял, постоял, да как начал плясать! Я играю, а он пляшет. Я сижу в трусах, и он в трусах. Пляшет вприсядку, по коленкам, по пузу колотит – только шлепоток стоит. Я, наверное, целый час наяривал, сам весь вспотел, а он вообще в пене, как конь. Потом упал на кровать и сразу захрапел. А утром стонет: "Что, – говорит, – это такое было?" И на пятки наступить не может – ночью все отхлестал. Я спрашиваю: "Что, неужели ничего не помнишь?" Не помнит. Я и говорю: "Ну, так вот смотри, если не успокоишься и дальше, то каждый день так будет".

[Namaste]

Тала
Спасибо, хорошая вещь! Надо будет почитать.

Ilizana, дочитала я "Старика со старухой". Очень понравилось. Мне кажется, что староверство семьи - это символ. Религиозными вопросами там и не пахнет. Дело, мне кажется, в попытке сохранить моральные ценности в период, когда у большинства их просто нет. Или основательно пересмотрены. Вот Тайка не смогла остаться в той среде. В новой-то проще.

Я взяла в библиотеке (я тоже старовер - люблю бумажные книги) "Дом на набережной" Трифонова. Эта книга в том же ключе. Как и "Белая гвардия" Булгакова. И стихи Окуджавы.

[Ilizana]

Начала читать Тони Хоукс, С холодильником по Ирландии ...
Вопрос к альпинисту:
"- Почему в суровых условиях альпийской зимы вы пытаетесь покорить крутой и опасный северо-восточный склон ужасного Маттерхорна?
- Потому что он есть.
- Но еще же есть тапочки и пульт к телевизору!"
(Цитата из книги)

Страдаете ли вы синдромом ХСКГ? В молодости, надеюсь, - многие. ХСКГ - "Хочу сотворить какую-нибудь глупость" - термин вполне серьезный, предложен самим З. Фрейдом (по крайней мере, так утверждает автор книги "С холодильником по Ирландии: "Гиннеса" много не бывает").
Эта книга о встречах с добрыми людьми, о путях героического преодоления последствий энтузиазма, о пользе информационных технологий и о том, зачем все таки автору (помимо пресловутого синдрома) понадобилось таскаться через всю Ирландию с холодильником автостопом. Словом, книга достаточно сумасшедшая, чтобы вернуть веру в мир и развеселить вас осенними вечерами.
Путь к цели интереснее, чем сама цель, путешествие становится предлогом для выпадения из реального мира, потому что в реальном мире холодильники стоят на кухне, а не ездят по острову, не занимаются серфингом и не объединяют вокруг себя друзей. А всякое путешествие, к сожалению, заканчивается, также, как проходит gloria mundi.
©

[Лада]

Читаю трилогию Дины Рубиной "Русская канарейка". Пока - первая книга, "Желтухин". Семейная сага. Я даже не возьмусь описать сюжет - там сотня паззлов в единой картине. Обожаю язык и образность Рубиной. Некоторые фразы прямо перечитываю и улыбаюсь, так мне ложатся на душу.

[Лючия]

А вот у меня Рубина не пошла Также, как и Трауб - не мое. А Метлицкую всю "умяла", жду теперь новых ее творений. "А шарик вернется..." вообще всю ночь помнится читала - не могла отложить.

[Лада]

Лючия
Интересно! Я тоже люблю захватывающие книги. Скачала себе Метлицкую про шарик. Раньше её не читала. Спасибо за наводку!

[Лючия]

Лада, потом расскажешь как оно тебе.