Маяковский...апостол или глашатай революции?, Светить- и никаких гвоздей!Вот лозунгмой

Сначала о том , почему возникла тема. нет более спорного утверждения, чем Маяковский- великий поэт. Не поэт, тем более не великий, тогда кто же?

Из инета: http://www.polit.ru/fiction/2006/11/06/kantor.html
Бояться и ошибаться поэту разрешено – но вот отменять поэтическое ремесло нельзя, он перестает быть членом цеха. Маяковский сам, самостоятельно, отменил привилегии поэта, дарованные ему ремеслом. Он, выражаясь современным бюрократическим языком, лишил себя поэтического иммунитета, и к нему предъявили те же претензии, что к комиссарам и чиновникам.
Поэтический иммунитет – вещь довольно странная, но, тем не менее, очевидная. Негласно признано, что поэту позволено несколько больше, чем простым смертным: бытовые безобразия, долги и мелкие финансовые трюки, распутство, социальные заблуждения – все это история списывает, как накладные расходы на гениальность. Так списали Эзре Паунду его фашистские настроения, д‘Аннунцио – руководство гарнизоном фашистского города, Лорке – нестандартную сексуальную ориентацию, Есенину беспутная жизнь не вредит в глазах общества. Дело в том, что у всех этих поэтов социальное поведение существовало независимо от поэзии – мало ли, что я пью или лозунги выкрикиваю, пишу-то я все равно про березки. Маяковский же от поэзии добровольно отказался, и не приходится удивляться, что поэзия и поэты ему не простили отказа.
Трудно найти пример поэтического гения (т.е. существа эгоистичного по своей природе), отказавшегося от творчества во имя бытовой деятельности. Можно трунить над Маяковским, но нельзя отрицать факт сознательной жертвы: находясь в расцвете поэтических сил, он сознательно отказался от творчества, заменив его деятельностью агитатора – то есть деятельностью неуважаемой. Правда, Рембо тоже перестал писать стихи и стал коммерсантом – но его поступок никто не рассматривает как жертву. Так происходит потому, что подобная жертва из стихов Рембо не вытекает, а для Маяковского – отказ от творчества закономерен. Этот поступок он совершил не от безумия и творческого кризиса, совсем напротив - как акт последовательного самовыражения.

Для поэта, молодого, романтического, любимца публики, острослова, – оставить высокое творчество и описывать продукцию магазинов и бюллетени фронтов - вдвойне необычно.
Решив служить людям, Маяковский стал отчаянно одинок: обществу его служение очень быстро перестало быть нужно, а собратья по цеху отступничество от поэзии не простили. Так он и остался ни при чем – и социальным поэтом не стал, и в круг избранных включен не был.
Свое одиночество Маяковский предсказал заранее, еще мальчишкой, это была одна из масок, которую он примерял на себя, как делают романтические натуры. Он в ранних стихах изображал толпу и одинокого поэта – подобное делают все подряд: непонятый чернью гений и т.п. Изгоями объявляли себя все артисты, часто это делали люди, находящиеся в центре внимания. Одиночество Маяковского – это, пожалуй, единственное, что роднит его с остальными поэтами. Просто одним романтическая маска требовалась лишь на время, другие жили одинокими всю жизнь, и их одиночество из романтического состояния переходило к отчаянному. Одиноки были многие поэты того времени: Цветаева, Ходасевич, Мандельштам, Гумилев, и так далее, список бесконечен. И на Западе биографий угнетенных, отверженных – не счесть.
Удавившийся Паскин, погибший Модильяни, сколько их, непризнанных. Маяковский следует общей традиции одиночества – это не оригинально. Ему еще повезло, как мало кому везло: он собирал тысячные аудитории, путешествовал по миру, являлся полпредом советской поэзии, был обеспечен материально, печатался и переводился.
Гумилев в тюремной камере (или в Африке), Мандельштам в лагере (или в Воронеже), Цветаева в Елабуге, где повесилась (или в Берлине), Ходасевич в эмиграции, Пастернак во время травли и т.д. и т.п. – все эти люди были куда более одиноки. А если взглянуть шире – на Европу эпохи первой мировой – то одиночек найдется предостаточно.
Эпоха предвоенная и межвоенная – была (помимо революционной) эпохой общей растерянности. Это была та эпоха, в которую люди творческие становились одинокими просто в силу того, что мораль не поспевала за прогрессом – достаточно вспомнить героев Чаплина, Хемингуэя и Ремарка. Одиночество – общий приговор.
......................................
Как можно служить массе, а не служить толпе?
Эта путаница так и осталась неразрешенной в стихах Маяковского – более того, из-за этой смысловой невнятицы все его творчество распадается на две части, и связать эти две части невозможно. Поэт истово хочет служить людям, ради служения людям он готов наступить «на горло собственной песне», отказаться сам от себя – это одна сторона биографии. Поэт презирает мещан, ненавидит толпу обывателей, ничего гаже, нежели мещанская мораль для него не существует – это сторона другая. Однако мещанская мораль присуща любой толпе, мещанская мораль – это просто бытовой интерес, поставленный впереди идеала. Стачки, демонстрации, погромы, очереди в магазин – словом любое людское скопление управляется именно бытовым интересом.
Можно подчас принять бытовой интерес – за идеальный порыв, но это недостоверная посылка. Маяковский ждал от скопления людей некоего эмоционального взрыва, равного религиозному экстазу – и хотелось верить, что революция ввергла толпу в этот экстаз, и толпа преобразилась, утратила присущие ей черты. Отныне (так полагает поэт) толпа уже толпой не является – толпа стала массой. И эта масса будет испытывать духовные потребности, а не телесные. Маяковский апеллировал к некоей идеальной толпе, к обществу сверхлюдей, людей возможного будущего – а современную толпу недолюбливал. В его отторжении от толпы и амбиции нести той же самой толпе свет истины есть перекличка с ницшеанским Заратустрой; впрочем, он сам себя и называет «крикогубым Заратустрой». Подобно Заратустре, он идет к людям, чтобы им служить, но в смирении своем хранит сверхчеловеческую гордость и презрение к тем, которых хочет осчастливить. В его стихах желание распять себя «на каждой капле слезовой течи» благополучно чередуется с призывами «Стар - убивать! На пепельницы – черепа!» Легко допустить, что те, чьи черепа предназначены на пепельницы, тоже плачут, но, вероятно, именно на их слезах поэт себя распинать не намерен. Принято отговариваться: жестокости в его стихах это, де, так – метафора, не в серьез. Однако, какой именно из приведенных примеров – метафора? Черепа для пепельниц действительно использовали, а вот на слезе распять себя невозможно. Может быть, метафора - это как раз насчет слез? Возможно, что и жестокости, и прекраснодушие, и то, и другое - метафоры. Но жестокость выглядит более натурально. «Вы мне, люди, и те, что обидели, вы мне всего дороже и ближе!», восклицает поэт; и этот же поэт говорит «выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников!». Конечно, лабазники поэта обидели, но ведь он утверждает, что те, кто обидели, даже дороже прочих – так неужели именно лабазников простить не может? Когда поэта захлестывает бешенство, его стих делается чеканным и страстным – вдохновение трудно имитировать. «Сегодня надо кастетом кроиться у мира в черепе!» - сказано так, что не забудешь. А рядом - пожелания пожертвовать собой во имя людей, и благие намерения также выражены страстно: «душу вытащу, растопчу, чтоб большая, и окровавленную дам, как знамя!». Чему верить? Да и образ растоптанной души какой-то сомнительный. Что же, получается, что если поэт, ради служения людям вытащил из себя душу – он стал бездушным? И может ли такой бездушный – людям служить? Коротко говоря, в теме служения людям много неясного – поэт искренне хочет им служить, но люди попались ему крайне неудачные, и он разочарован.

Провозгласить себя апостолом – дело плевое.
Дальше-то что делать? Соображений по этому поводу у художников и поэтов было немного, а желания назваться учителем – напротив того, очень много.
Эту бессмысленную амбицию великолепно пародировал Булгаков – есть в «Собачьем сердце» эпизод, в котором вчерашний пес, а ныне Полиграф Шариков провозглашает тост. Шариков отрицает обычные тосты – за здоровье, и т.п., они ему кажутся буржуйскими и малосодержательными. Когда же ему предлагают высказаться, он провозглашает: «Ну, желаю, чтобы все!» Что все? Куда все? Что желает-то? Именно так и пророчествовали апостолы начала века.
Абстрактно-генеральные пожелания (Маяковскому они были присущи) поражают своей сказочной несбыточностью. Когда поэт пишет «и счастье сластью огромных ягод дозреет на красных октябрьских цветах», это пожелание, безусловно, хорошее – в конце концов, поэт хочет людям счастья. Однако по степени достоверности и ответственности за слова, это пожелание более всего напоминает прожекты Манилова: построить через реку мост, а на нем расписные лавки, да чтобы румяные девки торговали красивыми платками. Конечно, оно бы недурно, чтобы счастье зрело, как клубника на кустах, только ведь это крайне недостоверно и вряд ли осуществимо, как и фантазии Манилова. Ляпнуть – можно, а толк какой? Искусство начала века (в его апостольско-библейских амбициях) вообще крайне декларативно, но если попробовать вспомнить, какие именно рецепты для счастья предлагали пророки – руками в недоумении разведешь. Поэт хочет блага всей этой «мировой человечьей гуще», но как именно это генеральное благо осуществить – не ведает. Предположить, что показательно застывший на мосту сверхчеловек (см.поэму «Человек»: «сто лет стоял, буду и двести, стоять пригвожденный, этого ждущий») своим скорбным стоянием оказывает массе (или толпе) благо – довольно затруднительно. Скорее уж, этот образ отсылает нас снова к мосту Манилова. Хотелось бы (так бы сказал Манилов) построить, к примеру, расписной мост, и чтобы на нем стоял этак лет двести сверхчеловек и желал всем блага. Недурно было бы, ей-Богу, недурно.
Сказать, что этими казусами определялась апостольская миссия Маяковского – неверно. Он отдал свою жизнь героической работе, он служил своей Родине в трудные годы.
В данном случае речь лишь о его декламациях, которые уязвимы. Эти пустые декламации самим Маяковским были преодолены – именно их (а вместе с ними и поэзию, их выражающую) он и принес в жертву конкретному делу. Это последовательное развитие лишь подтвердило его раннюю претензию – апостольское служение.
Впрочем, именно в России, практически одновременно с Маяковским (плюс-минус десять лет – срок не принципиальный), появились три произведения, трактующих апостольскую и евангельскую тему весьма серьезно. Это «Двенадцать» Блока, «Доктор Живаго» Пастернака, «Мастер и Маргарита» Булгакова.
Великая поэма «Двенадцать» просто объявила случившееся с Россией – Божьим промыслом. Так ясно не написал никто.
Блок пишет апостолов Нового времени, персонажей столь же пестрых биографий, как и их исторические прототипы, кои были мытарями и рыбаками. Он пишет их с истовой верой в подлинного Христа, то есть в возможность освобождения и преображения для тех, кто сегодня является падшим. Суть поэмы в том, что святость и служение возникают вдруг – неведомо откуда, когда появляется в них нужда; носителями света могут стать и мытари и бандиты; собственно говоря, Павел до своего обращения был Савлом, гонителем христиан.
В дикой холодной России Блок рисует идущего сквозь метель мессию, а бывшие каторжники и бродяги шагают за ним. В сущности, это же сказал и Маяковский: «мы, каторжане города лепрозория … мы чище венецианского лазория, морями и солнцами омытого сразу». Но у Блока это сказано растерянно-смиренно, а у Маяковского – напористо и грозно.

Поэзия была принесена в жертву чему-то более высокому, нежели поэзия, а именно конкретным делам, долгу перед страждущими. Но оказалось, что этот долг невыполним. Именно это состояние он выразил в последних своих строчках «любовная лодка разбилась о быт». Надо лишь понимать слова «любовь» и «быт» так, как понимал их Маяковский.
Это противоречие Маяковский разрешить не мог – и он покончил с собой.
Иные считают, что он оборвал речь на полуслове, мог бы выступить против обманувшей его революции (читай: преданной любви). Он попытался – написал две сатирические пьесы, объявил о намерение написать поэму «Плохо». Однако ничего по-настоящему сильного, направленного против революции, он написать не мог, у него бы не получилось. Не только потому, что невозможно предать своего бога, но и потому еще, что отказаться от революции – значило отказаться от воплощения пророчества, вернуться к абстрактным декларациям, развоплотиться. В его сатире стали появляться неубедительные образы фосфорической женщины из будущего, лаборатории человеческих воскрешений – в них не веришь. Отказавшись от реальной революции, надо вернуться к необязательным декламациям – «желаю, чтобы все!». Тот, кто раз попробовал творить чудеса – пустой декламацией заниматься не станет. Маяковский написал последнюю поэму «Во весь голос», рассказал про то, зачем он с собой так поступил – и застрелился.
В сущности, это было последнее средство – только так можно было соединить несоединимое. Требовалось доказать, что любовь все же существует, что она не разменяна на нужды и расчеты, она властна и сильна, и она сильнее бренной жизни. Это был очередной шаг в его обдуманной биографии, шаг логичный. Оказалось недостаточным принести в жертву любви поэзию, потребовалось принести в жертву еще и самого себя. Так только он и мог одержать победу над
обстоятельствами – смертью смерть поправ. Точно так же поступил его предшественник, Лев Толстой.
Уход Толстого из дома - сродни самоубийству Маяковского.
Просто старик ушел тихо, а молодой – хлопнул дверью.
06 ноября 2006, 18:03 Максим Кантор
из " Апостол революции"

А вы, уважаемые форумчане, как бы определили, КЕМ был Маяковский?
Пропагандистом, оратором, оракулом, апостолом или.....

Представляю , что сегодня кто-то одержимый решит воспевать и двигать национальную идею ( правда , с идеей туго: кто-то провозглашает ДОСТОЙНУЮ ЖИЗНЬ в качестве нацидеи, кто-то СТАБИЛЬНОСТЬ ОБЩЕСТВА).
Представляю нового Маяковског и НЕ МОГУ ПРЕДСТАВИТЬ, что ради идеи кто-то откажется от этой самой достойной жизни....

Лера всё , что написала не осилила. Но про Маяковского есть моё мнение- не гений, но безусловно неординарен и талантлив. И во многом пропагандист

"Ведь если звезды зажигаются - значит это кому-нибудь нужно?"
Почему так редко вспоминают эти стихи,делая упор только на его революционную поэзию?А ведь есть еще:"Послушайте,лошадь...",да и много других лирических стихов.Почему мы всегда признаем многогранность его личности,но не видим всех граней?
Маяковский был футуристом,Блок - модернистом.Один видел в революции разрушительный,обновляющий аспект,другой - религиозно-мистический.Вряд ли их можно сравнивать.Лично мне никогда не нравилась поэма Блока "12" за её богоискательство там,где его и быть не может ("В белом венчике из роз впереди - Исус Христос").Но осуждать это бессмысленно,это было время мирового катаклизма,сравнимого разве что только с первыми годами христианства,да и то частично.Вообще,у тех же поэтов до- и после-революционная проза весьма разнится."Дыша духами и туманами она садится у окна" - гениально,а "12" - просто дань времени,опьяненность переменами.
Кстати говоря,трибуном революции Маяковский стал во многом благодаря взбалмошной Лилии Брик (при жизни он был известен,в основном,с плакатов).После смерти Маяковского она написала письмо Сталину с довольно резким вопросом - почему у нас не признают певца революции?Сталин отреагировал для тех лет странно - он тут же переправил это письмо наркому культуры с пометкой:"Тов.Брик права.Разберитесь".И на следующий же день Маяковский обрел свою славу в школах,институтах и т.д.Естественно,его лирические стихи никому были не нужны - они не вписывались в образ "певца революции".
С другими поэтами у Маяковского всегда были сложные отношения.Он ненавидел Мандельштама,и это было взаимно.На одном поэтическом вечере,где Маяковский читал свои стихи,Мандельштам подошел к сцене и громко сказал:"Маяковский,перестаньте читать,Вы ведь не румынский оркестр".Тот смутился и ушел.Это явно не сделало чести Мандельштаму.
Хотя и сам Маяковский бывал резок.На другом поэтическом вечере,в ответ на обвинение Есенина,что он пишет одни агитезы,Маяковский ответил:"А Вы - кобылезы",намекая на довольно туманные поэтические эксперименты Есенина с образом лошади-матери-богини.
Мне нравится Маяковский,нравился всегда.За его жесткий,рубленный стих.За страсть к неологизмам (Хлебников,Северянин тоже этим увлекались,но не было в их неологизмах такой резкой краткости).Вообще Маяковский,с моей точки зрения,печальный пример личности,вырванной из собственного контекста.Кого не спроси о Маяковском,всем на ум приходит революция.А что было до нее - мало кто знает.Того же Бурлюка сейчас вспоминают в связи с новомодными инсталяционными перформансами постоянно (хотя немногие сейчас могут сделать больше,чем он делал в начале прошлого века).А кто вспоминает о его дружбе с Маяковским?Никто.

Lexxxadero
Интересно, что ты начал с моих любимых...
А кобылезы...нужно попробовать подхватить традицию...
Об облаке в штанах и романтике -Маяковском действительно вспоминают реже, как-то чаще- Левый марш и Товарищу Нетте...

О дружбе с Бурлюками-
Посмотри в тему Л.Петрушевская...
Одна новелла об этом!!! О Бурлюках ещё помнят!!!

А почему ты решила, что Маяковский отказывался от этой самой достойной жизни?
Обычная коньюктурщина...

Из воспоминаний Шостаковича -

http://www.uic.nnov.ru/~bis/d-mayak.html



-------------------------

Ilish

"Маяковский первый - певец культа личности." - думайте над тем,что Вы читаете,барышня.Маяковский отказался от этой реальности (от любой),пустив себе пулю в висок.Это явно не от хорошей жизни.Певцом революции он стал позже (см.выше).
А уж в скольки актах ему делать пьесу - ему,как автору,решать.Кстати,Шостакович при советской власти уж явно не бедствовал (левая какая-то статейка с непонятного сайта).
И потом,барышня,мы говорим прежде всего о поэзии,а не о политике.Не надо окрашивать любую беседу в политически-меркантильные тона.

А я люблю его стихи о любви.
Так сильно, аж мороз по коже:
Любить - это значит
с простыней равных
Срываться, ревнуя к Копернику
Его, а не мужа Марьи Ивановны
Считая своим соперником..

И не только это. Вся поэзия маяковского о любви - как гвоздем по стеклу. Пробирает.

Недавно совсем двухтомник Маяковского почти осилил ... Что-то понравилось , что-то нет . Сделал Поэт ставку на Советскую власть и проиграл . Во многом согласен с Ilish ...

За большие деньги я могу

Лерца, а вот эти размышления о Маяковском... это ЧТО?

Просто торкнуло или конспект урока?

с разных позиций доводы и проводы могут быть разными.

Ох, Lexxxadero хорошо ухватил!

Эдичка Лимонов в "юную" пору мне объяснил:
- Поэт (и Бл...н) во вторую половину жизни обязательно должен стать революционером... или ь-тремс... тоже, мол, выход.
(вольный пересказ )
Лимонов план гоэлро выполнил!
По-моему, в своих убеждениях был прав.